Песни Оленьей Горы

В Москве показали спектакль Bella Cura

Алена Карась

Как странно устроено сознание современного театрального критика: все ему что-нибудь новенькое подавай, радикальное, отлитое в формальный, но изысканный стиль, со всеми признаками усталого, но хорошо оснащенного профессионализма, для остроты приправленного аппокалептическим чувством. На худой конец это может быть острое высказывание о современном обществе в его самых пустых или страшных проявлениях. Чем более определенное и ясное- тем лучше. Между тем огромная область человеческих чувств и эмоций остается вовсе нетронутой современным театром.

Три прелестные польские актрисы привезли в Москву из польского города с волшебным именем Еленя Гура музыкальное представление Bella Cura (по- итальнски- «прекрасная опекунша», по-польски «красивая дочь», по-русски «белая курица»). Спектакль этот, сочиненный на трех языках- польском, русском и немецком- не подлежит ни одной из возможных дефиниций и хранит ту печать нежной, искусной, утонченной выделки, которая отличала великих средневековых мастеров.

Когда-то немецкий режиссер Йосси Виллер поставил в Гамбургском Драматическом театре спектакль по пьесе Эльфриды Елинек «Дом. Тучи.Очаг». Шесть женщин в деловых костюмах Второй мировой. Запертые в каком-то бункере, пели старые немецкие песни, судорожно выкрикивали или томно напевали тексты Гельдельрина, Новаллиса, Шиллера, Гете, Ницше и Хайдегера, и на наших глазах обнаруживали, как в великих немецких текстах гнездится семя немецкого кошмара, как из всплесков национального духа рождалась самая страшная европейская трагедия ХХ века.

Это было резкое высказывание, совпадающее с тем, что чуть раньше сделал Кристоф Мартадлер, поставив в «Фольксбюне» убийсвенно саркастическую театральную фантазию о немецком духе, мягко переведенную на русский как «Убей европейца, пристукни, прихлопни его!» (Берлин, 1995).

Польский спектакль через великие музыкальные произведения, знаменитые песни и романсы от Моцарта до «Лили Марлен», через кокетливые переодевания и нежное позвякивание ложечкой о кофейную чашку обнаруживает совсем другие смыслы и энергии. В нем мерно и тихо плыут облака самых разнообразных рефлексий- неожиданно вспоминается ностальгический визуальный театр Тадеуша Кантора, навсегда раненного войной, судьба наших собственных бабушей и дедушек. Сквозь арии, дуэты и песни в нем плывет историч трех стран- Польши, Германии и России, так причудливо переплетенная, что немецкие шепоты плавно перетекает в польские и порой немецкий звучит нежнее, чем русский. Женщины рассказывают свои сны, шепчут о своих тайных желаниях, то смущенно, то победительно позвякивая кофейными чашечками. Арии и романсы, исполненные (прежде всего Ельжбетой Косецкой, обладательницей великолепной колоратуры) с изяществом, силой и мастерством, внезапно перерываются коротким, почти интимным вздохом, репликой, междометием, и становится ясно, что здесь найдена удивительная, редко достижимая, хоть и взыскуемая театром гармония субъективного и отрешенно-созерцательного, интимного и универсального.

Эту историю можно было бы назвать исключительно феминистской, если бы в ней был хоть какой-нибудь феменистский пафос. Просто она придумана, поставлена и сыграна тремя женщинами с ясным и рафинированным сознанием своей женской природы, так, как только женщины могут рассказать о мире, без притворства и глобальных обобщений. Не разъятый на части, не подвергнутый анализу, но еще глубинно цельный, хаотичный и нежный мир улыбается нам лицами этих кокетливо-пугливых, настороженных и пребывающих в вечном ожидании чуда женщин.

К тому же способ производства оказался тоже на удивление женским: мало того, что это коллективная постановка, в которой нет единой режиссерской (такой мужской по сути ) воли, в ней есть еще и коллективный исполнитель- неслиянная и нераздельная женская троица, каждая со своим собственным выражением, в итоге оставляющим чувство единого лика.

Эльжбета Косецка поет, взгромаждаясь на стул, арию «Царицы Ночи» Моцарта, пантомимическая нежная клоунада Лидии Филипек сопутствует этому пению, история неизвестной нам Сибиллы Голец звучит по-немецки в исполнении Коры Шимохи неожиданно нежно, а Наталия Никольская, русская актриса, ученица Бориса Юхананова и попадья (жена православного священника в Польше) мешает польский с русским. В горле образуется ком, который легко проглатывается вместе с куличом, исполненным руками москвички, Наташиной мамы, и предложенный всем зрителям спктакля. Так, по-женски, без претензии на концептуальность, слова, мелодии, тоска, надежда и любовь становятся плотью нежнейшей белой сдобы.

Одну из женщин обряжают в свадебное платье, и по ее огромной белой фате плывут проекции довоенных фотографий – образы любви и муки всех женщин. Этих женщин. Русских, польских и немецких женщин первой половины ХХ века. И летит над ними нежнейшее облако «Лили Марлен». И человеческое измерение возвращается в театр таким неожиданным образом - из маленького городка по имени Оленья Гора.

«Российская газета» 24 мая 2005 г.